Одной из основных тенденций развития современного философско-правового осмысления государственности выступает трансформация традиционного понимания концепции правового государства. При безусловном признании ценности последней, предопределяющей часто имманентную относимость к характеристике современного типа государства, противопоставляемого государственным формам традиционных, «нецивилизованных» обществ, отсутствие четкой определенности (как формальной, так и содержательной) понятия правового государства, преимущественно оценочный характер сопутствующей терминологии, различие имеющихся в мире национальных моделей правовой государственности, сложности процесса их конвергенции иллюстрируют крайнюю остроту проблематики исследования сущности данного феномена.
Современная идейно-концептуальная трансформация соответствующего направления философско-правовой и государствоведческой мысли обусловлена повышением в рамках исследований объема междисциплинарных (в том числе политической, социологической, аксиологической) составляющих, акцентированием внимания на взаимодействии государства и гражданского общества, ценностных аспектах и наднациональной правовой лимитации его действий с позиций гарантирования прав и свобод человека, глобалистических чертах современной государственно-правовой эволюции. При этом подобные тенденции выступают общими для различных идейных проектов правовой государственности, которые, в предельном обобщении, как известно, сводятся к двум основным видам – романо-германской (собственно концепция правового государства, нем. Rechtsstaat, франц. État de droit и др.) и англосаксонской (идеи «верховенства права», the Rule of Law), версиям [2, с. 14]. Стоит отметить, что данная «реконцептуализация» обусловлена и потребностью приспособления указанных концепций к нуждам мирового сообщества и отдельных государств, предопределяющим совместимость правовых систем [3, с. 25]. Наконец, относительно романо-германских концепций справедливо будет заметить, что соответствующий процесс переосмысления в определенной мере выступает и следствием дискредитации отдельных аспектов «формальных» версий правовой государственности после Второй мировой войны.
В континентально-правовой традиции, отличающейся, среди прочего, акцентом на юридическом самоограничении правового государства, иерархизации и сбалансированности нормативной основы его деятельности, теоретическим отражением указанных процессов, в первую очередь, явилась концепция так называемой «множественной» правовой лимитации государства (национальным, международным, европейским правом, в том числе также судебным и квазисудебным нормотворчеством как внутреннего, так и внешнего характера). По мнению ряда ученых, данные идеи, развиваемые на основе либеральной теории фундаментальных прав человека как лимитов демократически легитимированного осуществления власти и идей «правозаконности» в наибольшей мере отражают реалии современной многоаспектной «иерархии норм», далеко не сводимой к сугубо национальному регулированию.
Сторонниками данного направления мысли, в контексте политизации идеалов демократической правовой государственности и обретения ими международного значения на основе конвергенции ведущих национальных практик, подчеркивается, что наличия сбалансированной на национальном уровне «иерархии норм» и надлежаще функционирующих институтов формальной демократии в современных условиях уже недостаточно для обеспечения реальной связанности государства правом. Для этого необходимо также соотнесение государственной деятельности с определенными стандартами обеспечения прав человека, как базиса ее легитимации, и помещение основ лимитирующего права вне государства, чему в настоящее время все более соответствует развивающееся международное и коммунитарное (европейское) регулирование [8, p. 595].
Обязательность же нормативных требований, в русле соответствующего типа правопонимания, постулируется, прежде всего, как результат наличия в них гуманистической направленности и их связи с реализацией общедемократических принципов, имеющих особую ценность. Последние, безусловно, далеко не всегда сводимы только к позитивно-правовым предписаниям. В то же время, в свете расширения интерпретационных прерогатив судебной и квазисудебной власти они могут «извлекаться» из нормативного содержания, получая отдельное значение. При этом, подобные прерогативы реализуются в деятельности не только национальных, но и надгосударственных органов, – например, Европейского Суда по правам человека, в ряде случаев расширительно толкующему нормы Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1951 г., в соотношении с национальными правовыми предписаниями.
Соответственно, модель государства, сообразно изложенному, должна представлять иерархичную систему, обрамленную большим количеством национальных и наднациональных норм, защищающих права и свободы. Французский ученый Ж. Шевалье даже употребляет по этому поводу термин «субстанциальное правовое государство» [7, p. 352], как определенную антитезу более ранним «формальным» (в реалиях Франции – ревизионно-легицентристским) и «материальным» (несводимым к позитивным гарантиям, но национально-ориентированным) проектам. Частью указанной системы выступает «конвенционный блок» (международные договоры и производное право, международные обычаи, европейские нормы), специфически соотносящийся с иными сегментами нормативной иерархии, и, во всяком случае, имеющий надзаконное значение.
В то же время, упомянутая концепция, в определенной мере имеющая неопозитивистские корни, являет предмет дискуссий, развиваемых как сторонниками формально-юридического видения демократических правовых гарантий, так и приверженцами «общесоциального» подхода к трактовке сущности правового государства, ставящих в центр внимания проблематику его соотношения с гражданским обществом.
Соответственно, в рамках современных неопозитивистских и нормативистских концепций отмечается, в частности, углубление проблем идеалистичности содержательного соответствия норм (как в связи с усложнением внутреннего регулирования, так и с плюрализацией внешних регулятивов), неразработанности механизмов единообразной реализации прав и свобод новых поколений (отчасти дискуссионных в своем содержании), ставящего под вопрос их значение как факторов ограничения власти, опасности повышения роли интерпретации права для его действенного применения и потенциальной конфликтности между усилением судебной власти и началами демократии. Это заставляет сторонников «формально-юридического» понимания государства констатировать умозрительность моделей его юридической связанности в контексте «общесоциальных» глобально-ориентированных подходов [10, p. 39].
Иллюстрируя иную упомянутую точку зрения, видится уместным привести мнение профессора Ф.М. Раянова, который отмечает, что «правовое государство в подлинном смысле – это плод англо-саксонской модели государственности. Если… мы видим правовое государство в странах, ранее относившихся к романо-германской модели государственности, то такой результат мы имеем благодаря сближению этих двух моделей государственности» [4, с. 17 – 18]. По мнению ученого, это происходило за счет повышения роли и значения во взаимоотношениях с государством гражданского общества, которое постепенно стало приобретать роль учредителя государства и за счет этого стало больше контролировать его деятельность. Таким образом, как «формальная», так и «содержательная» критика «субстанциального правового государства», при всем методологическом различии, сходится в констатации невозможности бесконечного совершенствования гарантий правового самоограничения государства, в том числе за счет относительно абстрактной наднациональной лимитации, по крайней мере, на текущем историческом этапе.
Тем не менее, постановка указанных проблем не только не нивелирует возможностей развития концептуальных версий глобалистического видения демократической правовой государственности, но, напротив, в некоторой мере способствуют их обновлению и видоизменению, в том числе в направлении критического анализа. Более того, при этом видится необходимым учитывать, что в современном научном дискурсе особое распространение получил постмодернистский тезис о необходимой субъективности любой теории и нормы, по сути, нивелирующий крайности рассмотренных конкурирующих позиций [1, с. 136].
В этой связи следует рассмотреть другое значимое направление рассматриваемой эволюции философско-правовых идей – концепцию «международного правового государства», иллюстрирующую политизацию понимания соответствующей характеристики государственности на основе постулирования конвергенции ее ведущих национальных практик.
В контексте подобной универсализации правовой характеристики государства, британский автор Л. Печ отмечает, что французская, британская и немецкая политико-правовые традиции рассматриваются как стержневые в контексте формирования общеевропейской концепции правового государства и верховенства права. Так, принцип правового государства включается в число универсальных ценностей ЕС на основании ряда норм Маастрихтского Договора 1992 г., учредившего современный формат Евросоюза, упоминается в качестве основы внешнеполитической деятельности ЕС и включается в преамбулу к Хартии основных прав ЕС. Закреплен этот принцип и в ряде документов Совета Европы (принцип верховенства права, отчасти понимаемый как синонимичный правовому государству, оценивается в качестве одной из «трех опор» Совета Европы, наряду с демократией и правами человека), в правоприменительной практике Европейского Суда по правам человека. В целом он характеризуется как основополагающий и общий европейский критерий направления и ограничения деятельности демократической власти [9, p. 70].
В свою очередь, с другой стороны, соответствующие принципы как достижения национально-государственных традиций, имеют существенное значение и далеко за пределами Западной Европы. Так, укрепление связей с бывшими колониями, содействие их социально-правовому, экономическому и политическому развитию выступает важным вектором дипломатии ряда государств Запада. В ряде случаев итогом соответствующих процессов выступает непосредственное заимствование отдельными государствами позитивно зарекомендовавших себя в практике бывших метрополий политико-правовых институтов. В то же время, безусловно, что далеко не всегда подобные заимствования приживаются в принципиально иных социальных реалиях, порой оставаясь только формальным «фасадом» совершенно недемократических по своей природе политико-правовых режимов.
Необходимо отметить, что, с одной стороны проект «международного правового государства» базируется на изложенных идеях «правозаконности» и «множественной лимитации» государства, тогда как с другой его содержание во многом диктуется превалирующими в мире либеральными политическими стандартами, освобождаясь в известной мере от построений позитивного права – что воспринимается скорее в проблемном русле даже сторонниками универсализации правовой государственности. В этой связи подчеркивается, что, уже начиная с 90-х гг. ХХ в., в свете углубления интеграционных политико-правовых процессов в мире и Европе, правовое государство перестает быть сугубо юридической концепцией и становится неотъемлемым стандартом политической организации, легитимируя ее как в национальном, так и в международном измерении.
На международном уровне правовое государство, в свою очередь, с течением времени приобретает все более обновленный вид, и по форме, и по содержанию. В новом измерении последнее сочетает идеи формальной «иерархии норм» позитивно-правового свойства, структурируемой в государственном и наднациональном масштабах, материальных аспектов судебной и квазисудебной практики как правообеспечительной гарантии, и безусловного признания и гарантирования фундаментальных прав и свобод человека.
В рамках данного понимания правовое государство определяется как политико-правовой режим, при котором все лица, учреждения и структуры функционируют под действием законов, совместимых с международными стандартами прав человека, отражающих публичные интересы и принятых посредством демократических механизмов, эффективно исполняемых и независимо реализуемых судебными органами, опирающихся на инструменты правовой защиты и общественный контроль. Сторонники рассматриваемых взглядов подчеркивают, что ценности демократической правовой государственности являются в настоящее время международно-правовыми эталонами, требующими и соблюдения, и активной поддержки.
Последнее подразумевает под собой широкий спектр мер – от ориентирующего, факультативного влияния на процесс гармонизации национальных правовых систем до инициирования принятия императивных стандартов и даже силового вмешательства в дела зарубежных государств в порядке, определенном международным правом (например, Уставом ООН). Соответственно, делается вывод не только о конституировании «международного правового государства», но и о приобретении этой концепцией гегемонистского значения.
Изложенное, как свидетельствует история, проявляется и на примере развития позитивных демократических векторов межгосударственных отношений, и в случаях легитимации применения силы как способа разрешения международных конфликтов, а также пресечения нарушений прав и свобод человека во внутригосударственной практике, далеко не всегда выступающих преимущественно миссией гуманитарного свойства, а в ряде ситуаций имеющих спорный характер и с правовой, и с политической точек зрения. По этому поводу российский ученый В.М. Шумилов справедливо отмечает, что «процессы глобализации вообще и глобализации права, в частности, осознанно направляются в нужное русло государствами западного цивилизационного типа – англосаксонскими и европейскими», для чего характерно «создание в различных секторах межгосударственных отношений универсальных международных организаций, которые ставятся под контроль Запада; инициирование в нужных областях универсальных договоров на прозападных принципах и ценностях; выборочное применение норм и принципов международного права, их однобокое толкование, принятие односторонних решений… навязывание западного правового менталитета всем прочим государствам» [5, p. 85 – 86].
Развитие указанных процессов в проблемном смысле характеризуется не только наличием определенной доли политического негативизма – оно подразумевает и релятивизацию привычных основ правовой государственности, итог которых в настоящее время не вполне предсказуем. Так, по оценке французского исследователя Ж. Шевалье, изначально логика правового государства предполагает разрыв с классической концепцией международного права, поскольку большая доля условности последнего, субъективизма в принятии международных обязательств не сочетается с принципом «иерархии норм», а международные юрисдикционные органы не располагают (и в ближайшем будущем вряд ли будут располагать) компетенцией и средствами принуждения, характерными для государства [6, p. 7]. В итоге констатируется, что, несмотря на изменения в направлении к наднациональной институционализации правовой государственности, она является, скорее, «фундаментально «анархической» организацией, образованной суверенной сущностью, остающейся свободной от своих обязательств» [6, p. 8]; тем более, что соответствующие процессы происходят на фоне конкуренции ведущих практик правовой государственности, развивающихся в русле национальных правовых систем.
Таким образом, обе рассмотренные концепции выступают дискуссионными, подвергаясь, в той или иной степени, критике – как с формально-правовых позиций, вследствие сравнительной абстрактности описываемых в их рамках юридических и институциональных гарантий, так и с точки зрения «общесоциального» видения государственного идеала, его аксиологической трактовки, в силу сдержанной оценки пределов совершенствования средств правового ограничения государства, крайней неоднородности сферы их действия. При этом первая названная концепция непосредственно связана с логикой эволюции романо-германской традиции правовой государственности, тогда как вторая предполагает преимущественное следование англосаксонской версии «верховенства права», на фоне которой ее противоречия менее очевидны. Сложность поиска научного консенсуса в определении сущности правового государства в данном контексте зависит и от таких проблем, так или иначе переосмысливаемых в рамках упомянутых концепций, как утрата стабильности права (в свете усложнения требований к его эффективности, лишения априорной рациональности, субъективизации, роста значения интерпретации), переоценка характера его состоятельности, обусловленное повышенными социальными ожиданиями и необходимостью учета многоуровневой юридической лимитации государства, изменение сложившегося баланса государственных властей, примечательное в особенности усилением роли суда и ее политизацией. Кроме того, немаловажным аспектом, усугубляющим описанную ситуацию, выступают и глобальные кризисные явления в социально-экономической сфере, очередное усиление которых имеет место в последние годы, и, по-видимому сохранится в ближайшей исторической перспективе. Все это обуславливает острую необходимость переосмысления как традиционной логики политической демократии и экономического неолиберализма, так и государственной сущности в целом, все более теряющей свою специфичность в сравнении с иными социальными институтами. Во всяком случае, проведенный анализ показывает, что формальные абстрактные критерии в современных условиях недостаточны для исчерпывающего определения государства без оценки культурологических, социологических, политических, социально-психологических реалий. Соответственно, несмотря на наличие упомянутых проблем, думается, что относительная новизна и незавершенность соответствующих концепций не ставят под сомнение в целом возможность их дальнейшего прогрессивного развития; изложенные идеи представляют собой один из наиболее интересных и актуальных в мировой практике подходов к описанию политико-правовых реалий глобализации, как в плане позитивных ориентиров, так и в смысле иллюстрации объективной сложности, нелинейности, значительной социальной цены соответствующего развития.
Библиографическая ссылка
Слеженков В.В., Колосов Н.Ф. К ВОПРОСУ О СУЩНОСТИ ПРАВОВОГО ГОСУДАРСТВА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ // Международный журнал экспериментального образования. – 2016. – № 4-2. – С. 367-371;URL: https://expeducation.ru/ru/article/view?id=9807 (дата обращения: 21.12.2024).